Невообразимо хотелось курить. Луиджи так и делал: взял сначала одну сигарету, потом вторую, третью, потрошил портсигар, пока в горле не запершило от сухости, делая дыхание немного свистящим. Несмотря на то, что у него была вода, Москони не притронулся к бутылке: он следил за дорогой и молчал, краем последнего глаза вылавливая очертания дорожных знаков, чтобы не налететь на полицейских. Повезло.
Если слово «везение» вообще хоть как-то относится к членам семьи Ферро.
Когда, двумя часами ранее, Луиджи увидел отчасти окровавленную Орсолу без спутника, что-то большое, шершавое и когтистое начало переворачиваться в нем. Кровь, подобно красному сигналу, означала: что-то пошло не так, а отсутствие Таддео поблизости только подтверждало эту теорию. Чтобы унять проснувшееся внутри живота животное, поднимающее голову и вызывающее противный, как дешевый джин, после которого мучает изжога, страх, Луиджи начал генерировать смешные предположения: вдруг у нее в руках бутылка с шампанским рванула, ну, с кем не бывает? Однако, когда дверь автомобиля открылась, а Орсола сказала то, что Москони предположить не мог, и посоветовала давить на газ, убираясь отсюда – он опешил и послушался.
Теперь, в дороге, узнав подробности произошедшего, Луиджи молчал и курил, курил и молчал, всем своим видом показывая неописуемую смесь чувств. Как у романтичного героя, в нем боролись рассудок и сердце, логика и чувства, рациональность и развитая эмпатия. Первое спокойно говорило в нем: все правильно. Это война, Лу, на войне не обойтись без жертв, если ты не Махатма Ганди, а ты точно не он. Это война, и Део поступил правильно: сбежал с информацией о разведке, остался жив, сможет в дальнейшем быть полезен, чтобы спасти Орсу – если еще будет, кого спасать. У мальчика не было другого выхода, он все сделал верно: вместо того, чтобы героически и глупо погибнуть на месте от оружия варийца, он выбрался наружу, добежал до, мгм, места эвакуации… Да. Правильно, все правильно. Правильное слово для ситуации – «правильно». Потом рассудок добавлял: ты же, черт побери, знаешь мировую историю не только статуэток и картин, ты же знаешь – так оно и делается, так и происходит в этой жизни, оторванной от страниц литературы: люди погибают за идеологию, интересы, за товарищей, в конце концов!..
А вот эмоциональная, чувствующая часть Луиджи просто вопила до закладывания ушей. Какого хрена ты бросил ее там, Тад? Она же девушка! В логове с взрослыми, опасными мужиками, и это тебе не слабые певцы захудалой консерватории, это ебаные мафиози, причем во главе с самым опасным отрядом ублюдков на всю Италию, если не на Европу! Картинки того, что они уже могли сделать с Орсолой, то и дело рисовались в подсознании, и Москони нарушал собственное молчание только ударами по бардачку машины. Однажды он промахнулся, попал по радио, и кнопки устройства рассыпались по второму переднему сидению и полу.
И еще Луиджи злился: на Део, на себя, на весь сраный мафиозный мир, в котором ему удалось так глубоко завязнуть. Сразу после того, как он узнал обо всем, Лу подумал: надо вызвать полицию, указать точные координаты и посоветовать взять подкрепление. В суматохе Салуччи удалось бы сбежать… наверное.
Сука!
- Если бы все не было так плохо, я бы тебя убил... хоть и люблю тебя, как сына, - сказал Москони голосом, градус которого мог посоперничать с погодой в Антарктиде. Дабы не приложить металлический кулак о чужое лицо, вернувшее себе родные черты, Луиджи снова ударил по бардачку – и больше не притронулся к нему.

Домой они прибыли ночью. У Лу кружилась и болела голова: в самолете он для виду выпил сока, но к еде не притронулся: побоялся, что стошнит. Самолеты он не любил, не доверял технике парить в воздухе; все-таки они, люди, должны ползать по земле и возвращаться в землю, и хотя человек уже не единожды слетал в космос, он смотрел на все эти исследования с иронией. Мол, алло, вы тут, у себя дома порядок навести не можете, какие вам еще планеты?
Как ни странно, но своим приездом они не разбудили ни главу семьи, ни Юлия. Сидя в небольшом зале, Москони, стараясь убрать с лица чрезвычайно и непривычное постное выражение, начал говорить за Део: он достаточно нагрубил ему, чтобы не только испортить настроение, но и утяжелить чувство вины. Теперь зверь, проснувшийся в середине прошедшего дня, обернулся совестью и грыз его изнутри не хуже паразита. Просить прощения он не стал.
- Мы действовали по заранее условленному плану, Кених, - произнес он спокойно, обращаясь напрямую к Ферро, - Таддео обратился Бельфегором, Орсола была под прикрытием. Потом… ладно, это сам расскажешь, - Луиджи повернулся в сторону Таддео и хлопнул его по плечу. Ну извини, мол, старика за вспыльчивость, с кем не бывает, я же боюсь за вас, черти мелкие, больше, чем за себя боюсь! – Они схватили Орсолу. Это… было необходимо, чтобы Део мог уйти. Внутри что-то произошло, какая-то необъяснимая хрень. Что делать будем?

Мы рождаемся, чтобы сомневаться. Конечно, на прологе жизни, с отжитыми пятнадцатью годами за спиной, уверены, что мир крутится вокруг нас, не меняя радиуса. А потом, раз за разом, в концептуальном пространстве сознания закрадывается страх решений, который меняет и перекручивает устоявшиеся представления как долбанный шуруп до упора. Заламывает пальцы и вытаскивает через зрачки душу, чтобы последний диатезный ангел внутри скорчился в муках и иссох. А вместе с этим ангелом умирает святая вера в идеальные решения. Все ошибки падают на плечи хуже подгоревшего неба и обжигают заскорузлые руки. Толку от этого почти нет.
После закрытой двери сомневаться глупо, поэтому Кёних усилием воли умерщвлял, как демона, нарастающий звон внутри, чтобы он не скалился, вымаливая приют. Но сменивший его страх было похож на раковую опухоль, который не вырезать: он бесплотен и липок, скитался под кожей, бился в венах, и Ферро не спал почти двое суток, отвлекая себя исключительно на спящую принцессу под боком.
Не выпотрошить бы его к чертям.

Не беспокоиться просто не мог. В комнате, пропахшей мандаринами и формальдегидом, порхал дрон, повторяя, не нужно ли Кёниху отдохнуть. Стук черных клавиш стежками прошивал и монотонный писк на мониторе, и  тихие вдохи-выдохи сновавшие по лаборатории.
Кёниху нужно.
Кёниху нужна его семья.

Но их не было. Минуты текли все так же лениво, застревая в стрелках настенных часов. Видя танец теней на стене в сотый раз, он продолжал свои эксперименты, которые превратились из полезного занятия в ровное следование цикличной схеме. Двое медленных, ржавых суток тянулись неоправданно долго, за которые Ферро успел закрутить все болты в голове, выучить ритм сердца варийца и даже его напеть. В какой-то момент сознание слетело в слепую дрему, перед экраном ноутбука, наглухо закрывая его в картонной коробке иллюзий.
Спустя четыре часа камера уловила движение.

Разлепив веки Кёних увидел, как по коридору прошли мужские фигуры. Две.
Всё, что могло за ними захлопнуться, захлопнулось. Щелк.
Где?
Сознание получило долгожданный шлепок, коротким замыканием возвращая в тело забытое чувство обреченности, от которого в горле встрял воздух. Кёниху страшно до дрожи. Сердце под ребрами все-таки выплюнуло глухой удар и врезалось в метафорически поломанные ребра. Напряженно сжались скулы. Её не было. Старшей сестры, что стояла у окна и, думая, что не никто не видит, позволяла дрожать плечам. Не было Орсолы, которую сам отправил на это задание. И даже если выводы было делать слишком рано, что-то поднимающееся из глубин его существа надсадно орало о том, что не просто так одно место пустует, и что ответственного можно прямо сейчас увидеть в зеркале, бесплатно и без регистрации. Оставалось только ждать волн Коцита. Последний приют предателя. Кёних знал, что рано или поздно они настигнут его. Кёних знал, что иногда просто не возвращаются, оставив недопитый чай на столике, в прихожей брошенные тапочки с ушами зайца, недосказанные слова, которые когда-то некуда было пристроить. Сквозь размолотую под пальцами тишину, проходила паутина нарастающего ужаса, оставляя за собой только вопросы. Дребезжащий скелет окутало оцепенение, вырывая из тела остатки мальчишки знающего всё.
Орсолы с ними нет.
Несколько минут он просто сидел, чувствуя, как пульсируют белки глаз и сердцебиение трясет тело. Потом вышел за дверь к Таддео и Луиджи. Всё внутри порывалось сказать, что да, черт возьми, я знаю, что вы действовали по плану, но место Орсолы пусто. Я знаю, что единственный виноватый остался сидеть в своей проклятой комнате и пялиться на самоназванного принца через стекло. Но оно все еще пусто. Я знаю, что хвост подчиняется голове, и исполнитель не виноват, что заказчик идиот. Но её нет и бесцельно корить себя, он не собирался. Это пустое. Кёних медленно опустился в кресло.
Ну, правда, вот неожиданность, а?

Тошно и гадко от собственного просчета. Внутри все внутренности заполнились селитрой, зато в который раз убедили, что фото в рамочке на столе, не просто кусок бумаги. Он внимательно осмотрел мужчин и сдержано кивнул. Ферро никогда не позволял себе эмоциональной вольности. Это было все равно, что в какой-то момент оставить принципы и райской птицей улететь ночевать в Ниццу. Это то, что просто нельзя выпускать. Кёних строго молчал, не опуская головы. Но в глаза смотреть было почти невозможно. Хотелось оставаться всезнающим и всесильным.

Видят проклятые боги, он знал, как сложно сейчас Луиджи, как раздавлен Таддео. Он видел страдания не раз, пропитывался ими насквозь и пил, пил, думая, что однажды захлебнется. Он сделал бы всё что угодно, лишь бы не видеть того же в других. Но Орсола еще жива и, черт возьми, перестаньте её хоронить. Рим еще не пал, а знаки императора не отправлены в Константинополь. Её еще можно спасти. По крайне мере, убивать её сразу не будут. Не та ситуация. Даже если в голове бесконечным потоком, как залипшая пластинка повторялось больное: «Осрола, Орсола, Сол, СолСолСолСол…».

— Понимаю, для начала, расскажи подробнее, что произошло в особняке? — голос слишком очевидно дрожал, чтобы даже последний идиот понял всю подноготную. Она ведь жива? Да? — Это связанно с браслетом, который ты забрал, да? Мне нужно догадаться об итогах? — Последний вопрос потонул в бездонной  пустоте,  которая  разверзлась  в глазах Таддео.

Вставшие винтики пришли в движение. Кёних никого не винил. Даже себя.
Собственно, этим он и занимался прошлые несколько минут. Но это тоже пустое. Чтобы лишний раз не напороться на стеклянный взгляд, где в зрачках не было ничего, кроме запертого крика, Ферро внимательно рассматривал картину на белой стене.
Хотелось как-то успокоить, сказать обычных, примитивных чуточку более искренних, чем обычно, слов. Но любые слова утешения казались искусственными и просто ненужными. Они казались ложью. Это не проблема, но только если человек тебе безразличен. А еще он понимал, что лишнее внимание будет давить. Наверное. Очень сложно принимать решение, когда четыре мужика вот-вот расклеятся на составляющие. Какой теперь, вообще, смысл выталкивать из себя трижды никому не нужную искренность? Тем более, когда они без того устали.
— Я рад, что вы вернулись.

Отредактировано Koenig Ferro (16.05.2018 18:20:39)

Тадд резко замолчал, конечно, ему нужно было собраться. Точнее собрать все осколки, которые когда-то были самоконтролем. Но щадить его — значит, терять  время, и чем быстрее крутилась стрелка настенных часов, тем меньше шансов было спасти Орсолу. Ферро выдохнул запертый в легких воздух, вцепливаясь намертво в собственное запястье. У виска полыхал жар, который распространяясь глубже, накрывал пальцы хлорированным холодом, выходившим из вен. Потому что на одной чаше весов теперь находилась далеко не барахольная жизнь, а что-то до одури важное, нужное и бесценное. Что-то, что не вычеркнуть из записной книжки, начертав жирную точку рукой, опутанной паутиной морщин. И он не Фюрер, а так, солдат слепых убеждений, который отвратительно поет. Хитрый человек бы прикинул, какую выгоду подцепить; эмоциональный человек рванул бы спасать, браво размахивая оловянным шлемом. Но Кёних ни тот и не другой. Маятник, болтающийся на сомнениях. Юг-Север. Горячо-Холодно. Жизнь-Смерть.
Хорошо быть тираном: там умрет кто-то, там заживо сгорит другой — это только цифры в отчете и ровная надпись на могильном камне. Им точно наплевать на три пары глаз, которые ждут решений. Им плевать на то, что разлагается внутри забитый детеныш. Кёних еще раз осмотрел Таддео и Луиджи. Уставшие. Губы такие белые, что почти слились с бледной кожей, отёкшие веки. Наверное, молчать — не самая хорошая из идей, но его не покидало стойкое ощущение чего-то упущеного. В темноте, наполненной только писком приборов и пологим одиночеством, размышлять было легче.

Итак, есть несколько переменных: Во-первых, Орсола в плену Занзаса, который не спешит обнародовать информацию по весьма понятным причинам. Во-вторых, он о ней не знает в сущности ничего, кроме того, что она официантка, чьи документы чище горного ручья. В-третьих, он не знает, кто за этим стоит, для чего и где находится. В четвертых, Занзас для допроса перевезет её в другое место, чтобы скрыть факт похищения и захвата. В-пятых, для допроса он использует тех, кому доверяет, скорее всего, иллюзиониста, Маммона, потому что никакие пытки не заставят Орсолу сказать правду. Небо знал свою сестру: она сама себе кишки быстрее вырвет, чем собственноручно подставит Таддео. Что не защищает её ни на каплю: Занзас обидчивый, упрямый, смертоносный и жестокий, как черная мамба, притаившаяся в чемодане. Более того, Вария находится под эгидой правительства, а значит, использовать полицию не имеет смысла.

Таддео постепенно собирал остатки самообладания в кулаки и рассказывал, что произошло при активации артефакта. Кёних слушал и чиркал пометки в тетради. Сомнения плавали по его душе угрем, извивались и бестолково выталкивали через губы воздух, но никогда не находили выхода. Правда была в том, что когда тебе в подкорку методично вбивают «мафия — плохо, убивает хуже никотина», привыкаешь задумываться о последствиях, так что да, он знал. Да, у него были идеи, которые затронули бы в сущности прекрасных людей. Но это не имело смысла, когда на чаше весов было сердце сестры. Монета встала на ребро.
Оборотной стороной медали стало осознание того, что он сам превращается в чудовище, чьи порывы принимают монструозные черты и скалятся на него из зеркал. Он не знал, когда ощутил потребность защитить дорого человека. Но явственно понимал, что постепенно изнутри поднималась потребность прочувствовать, высоко оценить чью-то смерть и чью-то жизнь.
Ему нужно было поступить правильно... каким бы ни было это «правильно».
Кровь протолкнувшаяся по капиллярам похолодела. Кёних испугался, поймав себя на мысли, что не много смысла имеет и спасать Орсолу, если она все равно не выдаст их и имеет иммунитет к иллюзиям. Если ей не хватило сил справиться с ослабленным Луссурией при наличии усилителей, можно ли дальше использовать её способности? Воздух вибрировал, оставаясь в ушах затяжным воем. Никогда раньше он не оценивал семью с точки зрения полезности. Даже если мы все детали слаженного механизма, в голову Ферро никогда не приходило осознание того, что семью можно заменить, как обычные ржавые шестерни. И, несмотря на милиарные доли секунды, отведенные ей, эта мысль надкусила все органы разом, была инородна его организму, отвратительна, уродлива во всех своих вариациях. Но она была правдой, от которой задрожали руки, и, впервые за столько лет, эмоции едва не вывались из него. Хотелось блевануть. И совершенно не хотелось превращаться вот в «это».

В образовавшейся неожиданно тишине набатом пронеслась истина, которую никто не решался озвучить. Ферро внимательно посмотрел на Луиджи, сквозь перекошенные очки и запотевшее стекло. Серьезно. Ты сам притащил спящую принцессу и еще спрашиваешь, в каком рукаве козырь. Птичка моя, да вот, аккурат за дверью спит. Еще один парадокс: держать принца тут — опасно, на другой базе — тоже, даже если он уже ничего не помнил о том, что произошло на самом деле.
— Я не хитроумный алхимик с перечнем ингредиентов, а планы не итоговый лабораторный продукт, Луиджи. — Он промедлил, подыскивая нужные слова.
— Для начала нам надо узнать, куда перевезли Орсолу, но это только моя задача. — Кёних закрыл глаза и, не размыкая век, нащупал стакан с водой.
— И как ты думаешь, много информации получит Занзас от обычной напуганной официантки? — и когда она потеряет свою ценность для Занзаса, он её убьет — есть в этой жизни мысли, которые просто обязаны быть недосказанными, потому что вытолкнуть их из горла, означает потерять над собой контроль. Ферро сделал несколько глотков, усилием воли сдерживая зарождающуюся дрожь в ладонях. Пороть горячку он не собирался, хотя сам себе напоминал концентрат идиотизма с бурлящей подкожно злобой.

Отредактировано Koenig Ferro (30.03.2018 00:12:46)

Люди странные существа. Жертвуют любимыми, чтобы защитить свои амбиции. А потом рвут в клочья будущее, чтобы вернуть проданных. Хотят уничтожить субъективное зло, обливая его кислотой. Говорят, что до ада три такта. А судьи-то кто?

Некоторые считают, что быть таким как Кёних — легко, все равно, что выкинуть гаечный ключ, завязать бабочку и обозвать себя дирижёром. Некоторые заведомо решили, что, таким как Кёних убивать просто, что они делают это с той же небрежной легкостью и равнодушием, как кофе по утрам.
Заряженный до упора гедонист увидел бы чокнутого ученого, который режет живые тела по Абрикосову, из интереса. Моралист назвал бы таких безбожниками и уродами. Священник перекрестился. Сам Кёних не называл себя никак. Любое определение было верным.

— Не везде, достаточно хорошо подумать. Я не видел ничего подозрительного, но они могли вывезти Орсолу и иными путями. С другой стороны, какой в этом смысл? — Кёних выжигал взглядом дыру в надежной спине Луиджи, и давился проходящей сквозь сосуды тревогой. Он собирался рискнуть, осталось понять, является ли этот риск оправданным.
Что-то внутри него, безусловно, человеческое, еще до конца не выветрившееся, радовалось присутствию рядом таких людей как Луиджи, которым ни жизни, ни смерти не жаль. Людей, которые будут оберегать от бурь, потерь и кровного смрада. Людей, которых… любил.
Он уже не знал, как там без них.
Без лиц, которые не стереть, и фигур, которые не обезличить.

Знаешь, отец, люди самая отвратительная модель, которую только можно выдумать, они собственноручно создают рычаг контроля, холят, лелеют его, и называют привязанностью.

— Самый хороший тайник находится под носом. Думаю, что Орсола всё еще в особняке. Поэтому мне потребуется, чтобы Таддео сделал маленький звонок, который они так ждут.
Использовать напрямую протез Занзаса было еще рано, потому что от Франчески до него всего один выстрел. С другой стороны, он мог бы сам наведаться на вечеринку, мол, простите, припозднился. Кёних выдохнул. Схема сложилась. Если он умрет, с ним исчезнет то, что невозможно восполнить. То, что необходимо было сберечь. Мысли рисовали мозг, угаснувший до начала некропсии, и ничего не имело начало и ничего не имело конец, даже его разработки, только сосуды, залитые бальзамическим раствором: клетки медленно превращались в зловонную, тухлую мякоть, клетки, в которых хранились знания.
Смотреть, как маячит перед носом большой мальчик, было выше любого желания. Затошнит с этой карусели. Глубокий вздох разменянный, на холодный, ровный тон.
— Мы ничего им предлагать не будем, Луиджи.

Кёних молча встал, несалонным, чеканным шагом обошел полукруг.
— Как ты думаешь, кто еще пострадает, если нас сейчас найдут? Не только ты. Не только я. Не только Орсола.
Ферро достал из ящика стола отцовский нож для писем. Ярость приливами отходила, свернулась клубком,  внутри осталось несколько кубиков льда. Трыньк. Даже его программа могла дать сбой. Даже его сборка была несовершенной. Кёних терял свои очертания, и воздух в легких дрожал, отсчитывая удары сердца. Белого лезвия хватит, чтобы разрезать матовую кожу, и разделить полосы вен на несколько частей. Кёних положил нож на лакированный стол. Давай ты сразу вырежешь на запястье «я не могу», так проще, так легче. Зачем вообще было все это затевать, раз так легко сразу раскрыть себя и пойти на попятную. Давай, большой мальчик.
— Луиджи, Таддео, Юлий, я не собираюсь вами рисковать напрасно.

Ферро резко выделил интонацией слово «напрасно». Надавил и зажал его, втравляя под черепа. Они ждали предложений. Они хотели найти, поймать на ошибках. Конечно, Кёних мог пойти сам, использовать Франческу, предложить обмен сразу. Но тогда у Вонголы будет ориентир, откуда начинать поиски врага. А Ферро им даже этого давать не хотел. Гении не должны умирать.
Все просто. Никто не должен услышать заведенное часовое сердце в груди.

Он осознал это давно, намертво замирая на точке, где исчезает гений и появляется сумасшедший.
Только с этим уже ничего нельзя было сделать.
Потому, что гении не должны умирать.

— Отдохните, и ждите моей команды. На этом всё.

Кёних внимательно посмотрел на часы и направился в лабораторию.

Отредактировано Koenig Ferro (15.05.2018 15:27:25)

Ослабленное бессонницей тело почти не реагировало на внешние угрозы и сопротивлялось условно. Кёних и отступить не успел, как перед ним нарисовалась морда брата. Только сейчас он понял, что был выше, не намного, но выше по всем показателям, и от него ждали последнего слова, рычага, который спустит поток, что до этого момента сдерживали силой. Поток, пробивающий собой жизни, души, прошлое, которое обесцвечивалось, как старые чернила на бумаге.
Чувствовалось, как слепленная на скорую руку связь лопалась подобно мыльному пузырю, не оставляя за собой только мутный развод, слишком незначительный, чтобы увидеть, до абсурдного бессмысленный, но с этим ничего нельзя уже ничего было поделать. Нить Кёниха сгнила первой — ничего нового, но душа с упорностью танка продолжала цепляться за мифическую надежду, что она не порвется окончательно.
Сердце в секунду заледенело.

Просто кто-то должен был нажать красную кнопку.
Просто так получилось, что это должен был быть Кёних.
А в воздухе слишком пыльно, пыль глушила слова в середине горла и затыкала уши. Поэтому Кёних молчал, крика не слышал, лишь звон стекла внутри распространялся раковой клеткой. Таддео высекал слова в воздухе, надломленный, плюющийся ядом старший брат. А брат ли?
Ферро смотрел в упор, как на укрощенный огонь в камине, не боялся, не сожалел, и звон стекла становился все громче внутри. Наверное, стоило бы потрепать Таддео по голове, обнять, или хоть как-то подать вид, что совсем не плевать. Наверное. Кёниху никогда не было всё равно. По-всякому, но действительно безразлично — нет. Пальцы дрогнули, но раскрытая ладонь нырнула в карман, чтобы просто куда-то деться от ошибок. Он не мог прикоснуться к брату — в этом просто не было смысла. Он мог лишь доломать больную кость.
Рядом порхал дрон и нес какую-то дичь.

— А кто я без вас?
Пустота. Вакуум мыслей. Непрошенный, отравленный мозг, без тела, и воющей душой. Гений. Но лишенный любой формы любви — машина, мешок, набитый костями и мясом. И даже с ними, почти что священник, который ведет не до рая, до ада, где будет гореть сам, если только сгусток космической силы «Бог» вообще существует. Эпитафия на стылой плите. Никто.

Кёних не верил в бога. Кёних не знал, поступает ли правильно, но сомнения бесполезны. Это означало бы перечеркнуть всё, чем жил и что уже похоронил. Он любил Орсолу. Он так сильно её любил. Никто бы не смог так любить, другой такой любви не бывает. Но  Кёних — мозг, должен был продолжать думать об остальных; о том, ради чего это всё начиналось; о том, что это всё надо закончить в срок. И главное, не верить, что это месть.
Как сказал ему один мафиози с парой крыл за спиной: «Свобода начинается там, где бесценное обретает ценник и терять уже нечего. Без обид.» Чёртова правда.
Прутья связей на шеи застряли, искрились статическим электричеством и целились в брешь между ребер, зато красиво. Если подумать, то боялся он больше всех лишь себя, натирая до мозолей ту грань, через которую вот-вот переступит по-английски носом вперед. Оказалось, что катиться по наклонной слишком увлекательно, чтобы понимать до конца, что творится в паутине эмоций, только руки в разные стороны и вниз.
Когда отец говорил «Берегись», его слова не имели никакого значения, а теперь у них была слишком высокая цена.
Цена в одну бесценную жизнь. Так что замолчи, Теддео. Вы для меня никто, точно такое же никто, как я без вас.

Кёниху захотелось скинуть с себя наманикюренные конечности, но он сдержался, сливаясь почти физически с каждым брошенным в лицо словом, в котором не разбирал ни буквы, но понимал на уровне подкожных процессов.
— Я никого из вас не заставлял следовать за мной, вы сами приняли решение, — начал он обыденным тоном. — И если хочешь спасти Орсолу, то придется меня слушаться. Или вколоть тебе транквилизатор?
Кёних наклонился вперед, впиваясь взглядом в Таддео. Брат боялся, ему позволено было вести себя так, и приходилось это принимать как должное. Он только что оставил сестру на милость мафии и выглядел жалко. Синяки залегли под глазами густой тенью, тело опоясано дрожью. Кёних прислонил тыльную сторону ладони к теплой груди Салуччи и оттолкнул его. Сердце брата колотилось в припадке, как барабанный строй. Он устал.
— Прямой обмен — слишком рискованная компания. Мне нужен голос Бельфегора, и если ты хочешь спасти сестру, то прямо сейчас сделаешь так, как я сказал.

Жалеть он его не собирался. Ферро сделал несколько сухих вздохов, закрыл глаза, погружаясь в безмерную темноту. И поплыл там, в пустоте, собирая своих койотов, психологов, людоедов, но никого не оказалось, там был просто Кёних Ферро. Кусок человека, который, как под наркозом, существовал врозь с сознанием или не врозь, но без тела, и никогда вместе. Лишь понимал: что-то внутри не так, в артериях протекал яд, слишком похожий на кофе, который глотать за эти ..ять лет превратилось в ритуал.
Он стоял с опущенными на уровень бедра ладонями, смотрел спокойно, как напряглись жвала, как растянулась кожа в висках. Как белки в глазницах зацвели красными венами. Несмотря на теплое лето, чувствовал сумрак зимы на плечах. Он не мог залечить эти души, лишь подталкивать спины к обрыву.
— Иди за мной.

Отредактировано Koenig Ferro (14.07.2018 23:12:04)

Кёних не помнил себя другим, с навязчивой подростковой дурью и штампами, лезущими из щелей. Кажется, это всё было не про него. Не его весны, не его зимы, и вместо бескрайнего лета, вечная осень, дождливой мутью густела в окне. Без деталей и фраз, лишь расплывчатые обрывки «с» и «без». Он всегда точно знал, что нужно сделать, для определенного итога. Его жизнь текла по заметкам блокнота, почти всё собирая оцифрованным кодом в импульсах головного мозга. Кёних был близок к идеальному сознанию компьютера; бога, который сломался, поэтому он собирался сделать охренительную глупость, такую глупость, что отец бы точно одобрил. На периферии мозга ощущая щекотку азарта, страха, волнения, которые продолжали протекать в нём на уровне нефизических ощущений, он чувствовал лязг вращающихся шестеренок.
— Вария — не дураки, чтобы повестись на такую очевидную провокацию, — Кёних отступил от Таддео, создавая  самую бредовую, но более ощутимую видимость защиты. Он любил брата, но сейчас самым очевидным вариантом было «без». Хватая ДНО, втянул губами пыльный воздух.
— Если мы прямо сейчас попытаемся стравить Вонголу с кем-то еще, это будет выглядеть фальшиво, Занзасу не составит труда понять, что это подстава, твоя задача состоит в том чтобы отвести внимание с Орсолы, все остальное сделаем мы с Луиджи.
Чтобы никто ничего не понял до того, как она упадёт в воду.
Чтобы она не поняла, чем смерть отличается от иллюзии.

Кёних хрустел пальцами, открывая литую дверь лаборатории. В белом свете спиралью кружила пыль, собираясь в углах глухого квадрата стен. Все двери закрыты. Все тайны спрятаны. Все команды отданы. Одностороннее стекло отделило Верде от них, затянулась голограмма.
Есть секреты, которые существуют только нерассказанными и принято оставлять их за швами мироощущений, ибо вместо правды, там прячется обычно рациональное чудовище.
В его жизни было все склеено из строгих команд нервной сети. Кёних шагнул вперед, ощущая ожог взгляда на лопатке, как поздний укус, голодный до спазмов в желудке. Не хотелось сыпать словами как снегом, но вариантов было не много.
— Не думаю, что они уже поняли, что произошло на самом деле, поэтому будет Принц.
Затхлый воздух блаженно прилип к лёгким, возвращая сознание в привычное состояние абсолютной механизации. Лаборатория встретила их привычной прохладой и глухотой. Не часто среди этого хаоса появлялся кто-то живой, кроме тех, кому самим уже не выйти. Белл рядом, под стеклом, лишь монитор продолжал следить за мозгом. Кёних слышал лишь писк, разрывающий в лоскуты монотонную тишину первой комнаты лабаратории. Свет зажегся почти мгновенно.

— Я учел предыдущую ошибку и теперь смогу вовремя вывести тебя из тела Бельфегора, твоей задачей будет договориться о встрече на пассажирском лайнере «Нефтида». Там будет достаточно людей, чтобы ограничить действия Вонголы.
Кёних сел в кресло. Когда-то ему казалось, что всё просто, как запечатать письма и не отправить их адресату. Все равно, что говорить с тишиной. Как нечеткие воспоминания, направление без осознание, и имея что сказать, ощущал немыслимую силу.
—  В разговоре ты не должен упоминать Орсолу до утверждения обмена, и во время назначения встречи настаивать на открытом пространстве. Я буду блокировать любые попытки взлома или слежения в течение десяти минут от начала звонка. — Кёних откинулся головой на спинку, странное ощущение, будто лопнул воздушный шар и куски резинки разбрызгало по потрохам. Но сейчас ему плевать. Сейчас он грыз карандаш, врезаясь в тяжелый гранитный взгляд. Снизу вверх.
— Пять лет назад правительство проводило кое-какие военные эксперименты, в итоге всё закончилось зачисткой, в которой участвовала Вария, Бельфегор там тоже был. Потребуй информацию о проекте «Заря» на бумажном носителе, имена. Передавать должно незаинтересованное лицо, Орсола.
На деле ему даже не требовалось расписывать подробности, Кёних взвешивал те данные, которые он может рассказать брату, и то, что лучше опустить. Слепое доверие Таддео медленно иссыхало, неотвратимо и бесповоротно, достаточно быстро, чтобы отпустить чертов воздушный шарик лететь дальше. Бесполезно верить во что-то, чего нет. Кёних моргнул, стряхивая сон с ресниц, и склонил голову набок. Он всегда хотел казаться спокойным, хотя сейчас, оборачиваясь назад, это стало казаться бессмысленным. В горле встали слова, которые нужно было куда-то пристроить. На деле хотелось выть.
— Во время захода на борт, всё пламя, в течение определенного времени, будет поглощаться чтобы избежать действия иллюзий. Луиджи будет рядом. Но он тебя не касается, как только получишь данные, поместишь их в кейс и быстро в воду.

Кёних все еще грыз карандаш, дурацкий рефлекс. Таддео бешено ходил по кабинету, туда-сюда, юг-север. Чертов маятник. Ванька-встанька. Причудливое смешение вольной степной души и грузности человеческого тела. Чужое волнение катышками оседали на вздыбленных волосках рук. Ферро отвык от гостей, обычно никто сюда не совался. Теперь сразу двое… «лишних». Тяжело сконцентрироваться, он словно терялся в пустых, ничего не значащих мыслях, отвлекаясь на руки брата.
— Таддео…

Капля беспокойства, полкапли поддержки. Кёних встал с кресла. От него самого требовалось только попасть в цель, не более. Перед ним маячил ребенок. Начинало казаться, что вот-вот он увидел бы, как в дверь пугающего абстрактного дома нырнет черноволосый стервец. Его поймает сестра и дальше будет по накатанной. Из поломанных детей вырастают шрамированное взрослые, не прошедшие дресс-код в чужое небо. Кожаный ремень звякнул пряжкой, джинсы крепко стянули ноги. Надо было сказать, что-то важное, вроде слов Эдоардо. Старик любил с умной физиономией философствовать о жизни, смерти и прочей дряни. Тело врезалось в стену пыли. Чеканный шаг звенел по лаборатории.  Его раньше никогда так не клинило. Был кисло-горький, затаившийся под кадыком, нарост неизбежного. Кручащее в висках имя. Закрыть бы всё лишнее на засов. Съесть самого себя и не подавиться. 
— Я не очень понимаю, что должен сейчас сказать, но… держи себя в руках, чтобы не случилось, когда бы не случилось, я не могу предвидеть всех событий, но мы спасём Орсолу, ты снова будешь с ней. — Вся это дебильная ситуация дико смущала, он не привык быть «искренним», но сейчас закрываться было попросту незачем. Кёних сложил руки перед собой толи молясь, толи, нервно прислоняясь кубами к ребрам ладоней, надеялся, что звучал как-то иначе, чем просто сухо.
— С Орсолой все будет хорошо, просто поверь мне, если захочешь, то в последний раз.
Кёних медленно опустил руки. Глаза в глаза. Что там отец говорил? Не закрывайся? Бредил. Наверное, Кёних страдал ерундой. Наверное нужно было молчать во весь дух.